Адольф Зильберштайн очень активен для своего возраста. Он встречает меня на машине у метро, отвозит домой, часто шутит, жестикулирует. Его жена Мария приготовила ужин — груду сочных шницелей, штрудель, картофельный салат. Своё имя Адольф ненавидит, и просит называть его «Абси», как зовут друзья. Он родился в Вене в 1936 году, уже через 2 года Австрия в ходе «аншлюса» стала частью Третьего рейха. В четырёхлетнем возрасте его забрали в детсад для «неарийских детей». Он рано понял, что ему грозит смерть...
«Меня сдали на опыты»
Георгий Зотов, aif.ru: — Абси, что вы помните самое первое из своей жизни?

Адольф Зильберштайн: — Я сижу у окна, и вижу горы. Мне тогда исполнилось три года, я находился в области Бургенланд. В 1939 году, после вступления Британии и Франции в войну, Гитлер, опасаясь авианалётов, приказал перевезти детей из Вены в сельскую местность. Отца и мать я не запомнил, и узнал об их судьбе лишь после войны, когда стал искать своих родителей. Всё остальное мне известно из рассказов других людей. В 1940 году моя мать привезла меня обратно в Вену — она заболела туберкулёзом, и попросила семью своей подруги приглядеть за мной. Эти люди, тоже евреи по фамилии Кельбер, замечательно относились ко мне — я поначалу даже считал, что они и есть моя настоящая семья.

— Как вас забрали из дома?
— Это был выходной, мы обедали на кухне, ели шницель и картофельный салат, прямо как сейчас. А потом в дверь постучали. Бабушка Кельбер открыла, на входе стояли два солдата: не знаю, из гестапо или СС. Один спросил — здесь живёт ребёнок Зильберштайн? Бабушка почувствовала плохое, и ответила — нет. Солдат сказал — зачем вы мне лжёте? Вот он, вместе с вами. Они вывели меня наружу. Помню хорошо, иду и вижу: один сапог слева, другой справа. Привели в гимнастический зал непонятно где: люди там лежали прямо на полу, подложив сумки под голову вместо подушек. Помещение пронизывал холод, сквозняк. Скорее всего, моя мать к тому времени уже была арестована. Несколько месяцев или даже больше меня держали там, в результате я сильно простудился. У меня воспалились ушли, требовалась операция. Однако австрийским докторам, как «арийцам», запрещалось лечить еврейских детей, а еврейского врача в тюрьме не было.
— Что же случилось потом?
— Одна женщина в тюрьме была знакома с врачом-немцем. Рассказала ему о ситуации — сильно болен маленький ребёнок. И тот объяснил властям, что ему надо на мне попрактиковаться в лечении, провести опыты. Для нацистов это было естественно: врачи тестировали медицинские операции на людях «низшей расы», как на животных. Но этот врач оказался хорошим человеком. Он притворился, что ставит опыт, а на деле вылечил меня. Я долго восстанавливался после операции, и доктор решил тайно вернуть меня Кельберам. Но оказалось, бабушку и дедушку Кельберов уже отправили в концлагерь, а их дочери сбежали и где-то прячутся. Врач не знал, что со мной делать, и передал меня воспитательнице...как это сказать...нечто вроде детского сада. Это был не совсем детский сад — там содержались так называемые неопознанные дети, из числа сирот: власти рейха выясняли, кем именно они являются — евреями, мишлингами (полукровками) или кем-то другим. Шёл уже 1942 год. За три последующих года гестапо приходило в этот детский сад с проверками шесть раз, пытаясь разузнать подробности о содержащихся там детях.
«Кололи детей штыками»
— Как вам удалось избежать худшего?
— С помощью священника-католика мне сделали фальшивое свидетельство о крещении. Каждый год требовалось получить его подтверждение, и мне обновляли документы.

— Забирало ли гестапо детей из вашего приюта?
— Да, и я не знал, что с ними происходило потом. Они больше не возвращались.

— Вы чувствовали, что происходит что-то плохое?
— Да, я осознавал, что всё вокруг ненормально. Солдаты, приходящие к нам, несут опасность. И вообще, нацисты не появляются для того, чтобы даровать хорошие новости. Вену в ту пору сильно бомбили — как-то раз мы лежали в погребе, бомба упала на соседний дом, электричество погасло, стены тряслись, дети заплакали. Я помню всё, словно это было вчера. Уже после войны я узнал — моей родни нет в живых. В 1942 году, пока я находился на лечении в больнице, мою мать, бабушку, дедушку и пожилую пару Кельберов отвезли на поезде в концлагерь Малый Тростенец в Белоруссии. Почти сразу же после прибытия они были убиты. Десять лет назад я приезжал в Белоруссию и побывал на месте лагеря, ставшего могилой моей матери и сотен тысяч других евреев. Едва люди выходили из вагонов, эсэсовцы строили их в ряд на краю рвов, расстреливали из автоматов и засыпали тела землёй. В эти же рвы бросали детей — иногда живьём, иногда добивали штыками. Обе мои семьи похоронены там — и настоящая, и приёмная.
— Какая судьба ждала вашего отца?
— Он был немцем, и его, вероятно, наказали за «осквернение» расы, женитьбу на еврейке. Мне рассказали, что он не хотел меня видеть и не общался со мной, причину я не знаю, возможно, считал меня причиной своих невзгод. Отца отправили на Восточный фронт, и, по мистическому стечению обстоятельств, он был убит в ходе атаки партизан в мой день рождения — в июле 1943 года, в деревне на границе между Россией и Белоруссией.
— Вы спрашивали себя, почему это с вами происходит?
— Нет. Я не знал другой жизни, и думал — мне просто нужно выжить. За три года я ни разу не вышел на улицу. Нам разрешалось быть только во дворе и в подвале. Нас не учили в школе. Когда в 9 лет меня освободила Красная Армия, я не умел ни читать, ни писать.
— Чем вас кормили?
— Отбросами и объедками. Я вечно испытывал голод. Нам бросали еду, и мы дрались за неё. Яркое впечатление того времени — мой друг неясно где достал мармелад, и поделился со мной. Это было уникальное ощущение, я уверился, что попробовал рай на вкус.
«Нацисты не рады русским»
— Вы помните момент, когда советские войска вошли в Вену?
— О да. О да! Пару недель до этого мы слушали радио в подвале. И знали, что идут и американцы, и русские, но, скорее всего, первыми станут русские: они ближе. Мы так их ждали! Все дети пели и танцевали, вне себя от радости: Боже, скоро появятся русские, и освободят нас! И вот нам сказали — всё, Вена пала, нацистам конец, охрана разбежалась. Мы вышли на улицу Пратер. Я встал у церкви, целый день смотрел, как через город идут русские, и никак не мог наглядеться. Я был счастлив, что наконец-то свободен. Один красноармеец посмотрел на меня, открыл вещмешок, позвал к себе и дал мне виноград.
— Сейчас всё чаще звучат мнения, что это была оккупация. Как вы считаете?
— Это идиотские мнения. Меня освободили, как ещё я должен называть данное событие? Русские солдаты принесли нам свободу. Тот, кто считает иначе, попросту нацист.
— Что произошло с вами дальше?
— Девушка из семьи Кельбер, что смогла уцелеть, нашла меня и забрала жить к себе, она заменила мне мать. Я пошёл в начальную школу, после — в гимназию. Выучил иврит, у меня состоялась первая бар-мицва, появились друзья. Моя приёмная мать была портнихой, и я тоже стал учиться искусству шить и кроить. Позже я уехал в Швейцарию и работал там. Сейчас, в таком возрасте, как вы понимаете, я давно на пенсии. У меня есть дети и внуки.
— Как вы полагаете, спасла ли Красная Армия вашу жизнь?
— Да, конечно. Без всяких на то сомнений. И я хочу сказать ей — спасибо!
На главную