«Я болела, отец пошёл за свёклой, полицай его убил. Кто за водой ходил, солдаты упражнялись по ним в стрельбе, как в тире. Каждый день умирали 100 человек»

Печерский лагерь смерти мало кому известен: все архивы уничтожены отступающей румынской армией. А ведь из 11 тысяч заключённых евреев там уцелели лишь 352 человека. Я взял интервью у бывшей малолетней узницы Печер — Клары Иосифовны Горлачёвой.
Клара Горлачёва: — Мы до войны жили в посёлке Тростянец Винницкой области. Папа с мамой очень любили друг друга. У них трое детей родилось — сначала два моих брата, а потом я: отец очень хотел девочку. Дом — полная чаша, корова, куры, гуси, утки. Началась война. Председатель колхоза отцу говорит: «Я тайком слушаю одно радио. Немцы захватили Чехословакию — евреев убивают. Захватили Польшу — убивают. Даю тебе подводу с лошадьми, беги». Выехали. По дороге встретили телегу с украинцами, нарядно одетыми. Папа к ним: «Куда ехать, чтобы к немцам не попасть?». «Вот туда». Мы добрались до села — а там вермахт. Нас задержали, поместили в хлев. Солома мокрая. Женщины плачут. Говорю — что вы плачете? Сейчас темно, нас не будут убивать. Утром будет светло, тогда и убьют. Они в голос завыли. И вдруг на рассвете — бой, в село вошла Красная армия. Но как через фронт идти? Женщины в слёзы — всё равно погибнем, так хоть умрём на своей постели. Немцы ж — культурные люди, неужели они в детей стрелять станут? Вернулись в Тростянец. В ноябре утром внезапно появились немцы. Евреев на площадь вывели — полицаи знали, в каких домах мы живём, прятаться бессмысленно. У мамы слёзы текут. Офицер спрашивает: «Что нам делать с евреями?». Староста жмёт плечами: «Мы с ними жили дружно. Делайте с ними, что хотите, но чтоб мы не видели». Никто не заступился.
Георгий Зотов, aif.ru: — Что было дальше?
— По дороге ад творился. Немцы с автоматами, полицаи. Бабушка вскоре не смогла идти. И что делать? Кто отстал от колонны — убили. Кто вперёд побежал — убили. Папа и его сестра поволокли бабушку на себе. Дошли до другой деревни, опять нас в хлеву заперли. Отобрали детей, всем сделали уколы. Зачем — не знаю. Мама твердила: «Ты не должна плакать, иначе всех расстреляют». Евреев привели в село Печеры, там усадьба дворян Потоцких, в ней был туберкулёзный санаторий. Здание трёхэтажное, с двухметровым забором. Запихнули внутрь. Ступить было некуда, сколько людей. Внизу протекала река Южный Буг: на другом берегу — огромные валуны, на них немецкие солдаты загорали. От уколов я начала болеть, голова в гнойниках, вся горела. Ни еды, ни питья не давали. Отцу сказали: рядом есть поле, там осталась свёкла. Он вырыл две свёклы, пошёл обратно, его перехватил полицай и прикладом расколол ему голову пополам. Как умерла бабушка, я уже не помню. Тетю угнали на работы, и она не вернулась. Остались вдвоём с мамой.

— Как же вы выживали?
— Это было чудовищно. Каждый день умирало больше 100 человек. За водой требовалось спускаться к реке, 190 ступенек. А немцы, что там загорали, тир устраивали, на спор стреляли в людей. Добудет человек воду и ползёт с кружкой, а по нему из автомата. Убьют — счастье, отмучился. Ранят — тяжелейшая смерть, медикаментов нет. Когда шёл дождь, мы стояли под небом, вытряхивали из одежды вшей. Снег зимой становился чёрным. Мама заняла на втором этаже усадьбы место, там мы лежали. Я добывала еду. Нарву травы и бегу назад. Искала косточки от вишен, слив, камушком била, несла в ладошке маме. Отдельное спасибо хочу сказать украинцам, что нам картошку, кукурузу просто так через стену кидали: их за это охрана била нагайками. Только 352 человека выжили в концлагере. Холод, голод, тиф, туберкулёз. Умирали страшно, мучились, кого пристрелили, тот счастливчик считался. Каждый день вывозили десять подвод, полных доверху трупов. Я была кожа да кости, и мама — тоже. Помню, как украинка передала ведёрко вишни через забор. Мальчик взял ведро, полицай в него выстрелил и убил. Вишни рассыпались, все бросились подбирать: нас хлестали плетьми, но и мне ягоды достались.


— Кто именно вас охранял?
— Полицаи украинские и румыны. Среди евреев тоже назначили главного, он получил отдельную комнату для себя и своей семьи. Это кошмарный человек — вот такой кулёк золота скопил, зубы, кольца, всё отбирал. Издевался над своими же. Рядом с нами лежала женщина. По ней ползал ребенок и плакал: мама, дай поесть. А сзади что-то длинное, как хвост. Оказывается, у ребенка от голода кишка прямая выскочила. Был обход, подошёл полицай с евреем этим. Он взял на сапог ребёнка и выкинул со второго этажа. Уже ближе к концу заключения мне запомнилась девушка. Если бы вы знали, какая она была красивая! Чёрные волосы, голос, как у птички. Кашляла кровью. Она говорила: «Господи, как я хочу увидеть хоть одного красноармейца и смогу спокойно умереть». Мне потом рассказали — она дождалась наших, улыбнулась, закрыла глаза и умерла. Каждый пытался дожить до завтра. Что мы пили? Дождевую воду, ели снег. Овчарка меня укусила — стиснула зубы, не заплакала, а мне всего-то шесть лет. Мама от рубашки оторвала кусок, замотала рану. Обувь моя, я в ней из Тростянца шла, сгнила — сделали чуни из соломы.
— Вам удалось бежать из Печерского лагеря. Это верно?
— Да. В 43-м году к матери подошёл мужчина с бородой, и сказал — Рива, много ям вырыли. Красная Армия побеждает, эти ямы для нас, надо бежать. Убьют при побеге? Так здесь тоже смерть. Мама решилась сразу. Под утро, она швырнула меня через забор. Мужчины помогли ей самой перебраться, сделали насечки на заборе, чтоб ноги ставить. Какой-то пацан снаружи закричал — туда жидовка с ребёнком побегла, туда! Мы укрылись в кустах — кукуруза, подсолнухи, внизу картошка. Стали стрелять. Мама вырвала куст, голову мне прижала в эту ямку, и мимо прошла пуля. Затихло. Погрызли сырой картошки. Пролежали до темноты, ушли в лес. Днём в лесу скрываемся, ночью идём. Добрались до Тростянца, пришли к соседке. Она открыла дверь, но в дом не пускает. Вынесла нам узелок с едой, и говорит — я вам помочь не могу. Приму евреев — сожгут всё село. Иди к врачу Низвецкому. У этого доктора дверь даже ночью не закрывалась, и были мешочки с продуктами приготовлены. Он сказал — надо в Верховку, там гетто, проще спрятаться.
  • — Трудно было добраться?
    — Ох, очень. Мы только вышли из Тростянца, а навстречу полицай Коля Золотарь и его подручный. Коля пастух был, корову нашу пас, мама всегда его за стол сажала, завтраком кормила. Полицай избил мать так, что она потеряла сознание. Подручный ему: «А что с сучкой её делать?». Он в ответ: «Жидовка сдохнет, и сучка тоже сдохнет». И ушли. Мама лежала, пока роса не появилась. Поползла, потом встала. Кое-как дошли. В гетто она нашла сестру отца, нас приютили: тетя удрала, когда её в Печерах вели на работу. Под комнатой выкопали яму и девочек поместили туда. После концлагеря — это рай. Дали кусочек хлеба, я не знала, что с ним делать, положила в рот и обсасывала. Вышла как-то на улицу, лежит крестик поломанный. Я побежала к маме, кричу — дай же мне нитку. Надела крестик и радуюсь: «Мамочка, теперь меня не убьют, я украинка, я не жидовка!».
  • — Вы помните приход Красной армии?
    — Конечно. Среди бела дня мы слышим со двора — жжжж! Моторы работают. Стали высовываться. Видим — на площади танк. А на нём вот такими буквами надпись: «На Берлин!», как все кинулись к нему! Бойцы открыли люк, смотрят на нас. А мы три года немытые, в лохмотьях, словно с того света. Люди в слезах, стали танк целовать. Мама подошла, упала на колени, обняла гусеницу танка и тоже целует. Я с тех пор, как слышу «День Победы», маму, как наяву, вижу и плачу. Вернулись в Тростянец, а дома нашего-то и нет. Полицай этот, Золотарь, искал у нас золото. Не нашёл ничего, со злости взял и развалил хату. Едва нас в 1941-м увели с площади, крестьяне кинусь по домам еврейским, стали грабить. Потом что-то вернули. Одна женщина отдала кровать, другая принесла подушки. Извинялись, мол, мы думали, евреи не вернутся, зачем вещи будут пропадать.
— Вы обижены на них?
— Нет. Я рада, что осталась жива.
На главную